Что делать, если у вас доминантная собака? Человек может напрямую менять устойчивую доминанту поведения

У приматов с иерархической организацией сообщества доминирование тесно связано с размерами тела и превосходством в силе над другими членами группы. Коль скоро животное добилось доминирования, оно будет стремиться сохранить его, демонстрируя свое превосходство заносчивым и самоуверенным видом и важной походкой. Такое поведение появляется всякий раз, как только подчиненные животные начинают нервничать и волноваться. Только доминирующая особь может целиком посвятить себя своим занятиям; остальные животные значительную часть времени проводят, наблюдая за вожаком, а когда тот перемещается, они спешат изменить и свое местоположение.

Такой портрет вожака не так уж сильно отличается от того, как люди обычно представляют себе сильную личность, будь то мужчина или женщина ". У людей, однако, высокий рост и физическая сила далеко не всегда обеспечивают путь наверх в социальной иерархии, хотя иногда и помогают навязать свою волю другим. У людей бесспорное значение имеет взгляд: спокойный взгляд говорит о самообладании; упорный взгляд означает решительность; взгляд пронизывающий и остановившийся на человеке, пытающемся выделиться, может означать оценку или предупреждение, что лучше оставаться на своем месте.

Прямая посадка слегка откинутой назад головы, поднятый подбородок и опущенные уголки губ, выражающие презрение или погруженность в свои мысли, обыкновенно воспринимаются как притязание на доминирование.

Жесты и телодвижения свидетельствуют о степени внутренней напряженности. Несколько скованная или негнущаяся походка и поры-

Рис. 11.19. Социальная организация некоторых приматов (например, павианов) може! дать человеку полезную информацию о механизмах социального поведения его собственного вида.

" Достаточно восстановить в памяти образ и установки таких людей, как .V Голль, Индира Ганди, Муссолини, Маргарет Тэтчер, Сталин или Пиночет.

Че ювек и другие люди 101

вистые или излишние жесты чаще всего связываются с подчиненностью. тогда как расслабленность тела со свободно висящими руками и свободные движения бедер, придающие походке упругость, расцениваются как признаки доминирования ".

Как правило, именно доминирующая личность берет в свои руки инициативу в ситуациях, в которых участвуют и другие люди. Часто она чувствует, что вынуждена взять на себя ответственность в полной уверенности, что если не вмешаться, то ничего не получится. Сильная личность задает тон и в собраниях, приспосабливаясь к общему сиюминутному настроению, что позволяет ей играть ту роль, которая ей подобает. Такая личность редко руководствуется заранее спланированным сценарием: она любит импровизировать. Она может позволить себе поздравлять друшх, ободрять их или хвалить в полной уверенности, что ее комплименты будут оценены. Наконец, она умеет проявлять внимание к слабым.

Хотя, бесспорно, подобные качества (если они не наиграны) дсйсгви-тельно присущи многим людям, пользующимся властью, само по себе их наличия еще не достаточно для того, чтобы их обладатель мог автоматически получить власть. Необходимо также, чтобы у него был вкус и склонность к власти, и особенно чтобы достижению власти помогали обстоятельства. Можно даже предполагать, что в человеческом обществе приход человека к власти в большей степени зависит от внешних факторов, чем от качеств личности. В самом деле, можно привести немало примеров вожаков разных групп, которым ни отрывистая жестикуляция, ни низкий рост, ни даже ничем не примечательное поведение не мешали возноситься и удерживаться на вершине иерархии. Многие исследователи пытались выяснить, какие качества свойственны людям, обладающим одновременно и властолюбием, и способностью управлять другими людьми (Christie, 1970; Stagdill, 1974; Kaplowitz, 1976).

Представьте, что возникло у вас чувство голода. Какие мысли незамедлительно придут вам в голову? О чем вы будете думать? О еде, понятное дело! Все ваши мысли, словно по команде, перестроятся, чем бы голова ни была занята, в стройную шеренгу, и «шагом марш!» в заданном направлении. Вы будете думать о том, чего бы вам хотелось поесть, где вы эту еду достанете, как приготовите, с каким удовольствием будете ее кушать. Внимание ваше на этот период только тем и будет занято, что высматривать да вынюхивать, где остановиться и похарчеваться.

Мозг в этот момент словно бы заражен, инфицирован, и инфекция эта - желание, которое по внешнему признаку названо И.П. Павловым «пищевой потребностью». А вот Алексей Алексеевич узрел во всем этом нечто большее, он увидел в этом целый принцип - принцип доминанты.

Центр возбуждения в головном мозгу (доминанта) подавляет все прочие желания и потребности, игнорирует сопротивления, которые, кстати, его только заводят, но ничуть ему не препятствуют, перераспределяет силы и гонит нас в одном, заданном ею - доминантою - направлении.

Или другой пример: вы, не дай бог, влюбились. Что с вами теперь происходит? Была у вас до этого фатального момента (когда любовь нечаянно нагрянула) жизнь, но вот - «бац!» - и привет, нет больше жизни вашей, с молотка пошла. «Не жить мне без тебя!» - кричит влюбленная особь, кричит и кричать будет до тех пор, пока милый/милая не откликнется, а когда откликнется, тогда вся эта ахинея и навернется. Но до тех пор, будьте уверены, сумасшествие ее будет столь фантастичным, что и Ван Гог, наверное, позавидовал бы.

И при пищевом рефлексе, и при половом, и даже в тех случаях, когда в туалет хочется (особенно мы чувствуем это, когда нет возможности удовлетворить сию интимную потребность), и в тысяче других ситуаций правит человеком доминанта («очаг возбуждения в головном мозгу»), которая напоминает чем-то двадцатидюймовый гвоздь, вбитый аккурат в центр темечка. Вот что такое «доминанта».

У человека мощнейшие 4 доминанты

пищевая доминанта, мотивирующая пищевое поведение
дефекационная доминанта , мотивирующая поиск благоприятных условий для выведения побочных продуктов пищеварения

Эти две являются незаменимыми метаболическими доминантами — их нельзя отложить надолго или найти им альтернативу. Это вопрос выживания. Иногда эти доминанты могут даже подавить оборонительный центр мозга. Крайне голодный человек ради пищи откажется сопротивляться насилию, унижению, сломается — хотя далеко не всегда. Если у него развита идейная доминанта, он не сломается перед физическими лишениями.

3. половая доминанта, мотивирующая поиск полового партнера для приумножения популяции (не только для этого, люди и дельфины единственные существа занимающиеся сексом просто ради удовольствия). Половая доминанта невероятно сильна, может зашкалить на долго превратив человека в раба любовной страсти — аддикта, но с другой стороны может откладываться очень долго или быть аннигилирована без угрозы для жизни индивида. Хотя ее отложение или замещение часто вызывает отрицательные эмоции, неврозы и соматические проблемы (проблема с простатой у монахов практикующих целибат).

4. идейная доминанта, мотивирующая социальные формы поведения, такие формы культуры как творчество, искусство, науку и религию. Сюда же относится преданность партии, патриотизм, служение религиозным и моральным принципам, охраняемая честь мундира и достоинство личности, служение кумирам, лидерам, идеалам, духовность. ИД может легко подавить естественные физиологический потребности в еде, сексе, дефекации, оборонительный рефлекс, потребность в познании. Человек единственное существо которое потребляет идеи (часто злоупотребляет ими) и ради идей готов иногда даже расстаться с жизнью.

Какая функция идейной доминанты с точки зрения эволюции?

Ответ: заместительная, компенсаторная. Когда с возрастом организм чахнет, его витальные потребности угасают: наслаждение едой оскудеет — да и здоровье не то, диеты, ограничения, секс все реже и реже, опорожняться и то больно из-за геморроя и боли в пояснице — весь этот жуткий декаданс может скрасить очарованность идеями. Увлеченность идеями избавляет от скуки, мотивирует, держит в тонусе. Идеи объединяют людей в группы по интересам, они заставляют почувствовать свое интеллектуальное превосходство, смотреть с высока на животных: мы не какие-то недоразвитые обезьяны. Пожилые люди могут собираться вместе и обсуждать политику, занимать свое время чтением газет и просмотром новостей, или заниматься творчеством, писать мемуары, интеллектуально одаренные посвящают остаток жизни научным изысканиям, менее интеллектуальные впадают в религиозный догматизм — ибо это утешает душу и готовит к вечной жизни…бессмертию.

А сама доминанта бессмертия формируется развитым воображением (впрочем не без помощи идеологической обработки).

Воображение даёт нам особое преимущество — мы можем получить желаемое в любой момент, ничего особо не делая. Воображение это волшебная палочка, машина времени, которая уносит нас в светлое будущее. Психологи знают, что одна из функций воображения — эмоциональная. Вообрази себе желаемое и это поднимет эмоциональный тонус, снимет стресс. Воображение замещает неудовлетворенные потребности: помечтал и отпустило. Духовность в меру — это замечательный и дешевый способ снижения экзистенциональной фрустрированности. И это нормальное явление данное нам эволюцией. Личное самосохранение финально — это очень и очень огорчает. Но в своем воображении я преодолеваю финальность земной жизни, вижу себя восставшим из праха, вечно молодым, счастливым и танцующим в райских кущах — это так вдохновляет, утешает, снижает тревогу.

Н.М.Амосов пишет:

Под властью ИДЕЙ

Власть идеи — это когда что-то одно (или кто-то) становится важнее чем родственники, семья, дом, земная любовь, здоровье, природа, карьера — все это вместе взятое. Когда фокус внимания замораживается на одной доминанте, остальное безжалостно обесценивается. Это может быть кумир или объект любовной страсти на ком свет клином сошёлся. Взгляни, тут примесь липкой идеи, которая заставляет идеализировать человека, превращая его в икону, а тебя в почетного донора жизненной силы.

Фундаментальное отличие человека от других животных в том, что человек может жить и умереть ради идеи. Человечество зачарованное идей, как бы освобождается от диктатуры генов. Ни один вид живых существ не способен «забить» на биологическую программу размножения, добровольно отказываясь от деторождения. Лосось преодолевает сотни километров против течения чтобы достичь места нереста. Нет силы которая способна остановить гон оленей, со всеми сопутствующими брачными ритуалами. А человек одержимый идеей принимает монашеский постриг.

Какое животное способно участвовать в массовом геноциде своих сородичей ради торжества коммунизма, капитализма, ислама, христианства? А люди запросто! Для этого нужно быть готовым жить и умереть за идею (читай Идеал).

Самая первая чарующая идея человечества — религиозная.

Об этом свидетельствуют многочисленные раскопки захоронений палеолита. С чего бы это тратить свое драгоценное время и силы: рыть могилы, сыпать курганы, закапывать с умершими ценную утварь, одежду, орудия труда и охоты, еду, масло?

Ни одно животное не погребает сородичей. Им даже не придет это в голову, ведь они не осознают свою смертность. Как только сапиенсы серьезно задумывались о своей телесной конечности, они стали делать удивительные вещи, которые как бы символически показывали, что смерть хотя неизбежна, но не окончательна. Могила или курган — это символ материнской утробы. Они наблюдали, что многое в природе подчиняется циклам увядания и обновления….Живое умрет, мертвое возродится.

Мы не знаем какого гения осенила боговдохновенная идея победившая смерть — осознание своего родства с иномиреьем, с Абсолютом, с Богом

Озабоченность Идеалом

Так устроены люди, что без высокой идеи жизнь кажется бессмысленной, малоценной. Когда есть абиологичная идея, то ради нее даже страдания и смерть становятся желанными. Говорят: «страдания очищают, нам даны скорби, для спасения и просветления… » В этом и трагедия и пафос человека. С одной стороны прыгает по планете вчерашняя обезьяна, еще хвост не отвалился. С другой стороны совсем и не животное (за такой эпитет можно и в табло получить, оскорбление): покорение космоса, искусственный интеллект, генная инженерия, социальные и религиозные утопии, трансгуманизм, искусство ради искусства, культурный отрыв от дикой природы, духовность шкалит…

Идеалисты в крайнем проявление вообще гиперэнергичные особи, аж до буйства и фанатизма: им больше всех нужно менять мир, переустраивать все, увлекать массы своими идеалами. Энтузиазм зашкаливает. Все политические и религиозные вожди идеалисты. Ученые, изобретатели, первооткрыватели…

В чем же секрет этой абиологичности?

Большая избыточность мозга вытолкнула нас из природы. Теоретически для выживания человечества достаточно половина веса среднестатистического мозга (1310/2=655гр), при условии что нет конкуренции с родственным видом. Мега мозг порождает воображение, которое создает абиологичные идеи и подчиняет мозг этим идеям. Вот такой баг. Великие идеи требуют жертв и крови — иначе в чем величие идеи, если за нее нельзя отдать жизнь? Без идей жизнь скучна, бессмыслена, примитивна (особенно русскому человеку) и часто заканчивается саморазрушающим бунтом. Логика которого: либо жить, страдать и умереть ради высокого и светлого, либо не стоит жить вообще.

Особенно притягателен религиозный фанатизм, как апофеоз абиологичности.

Жить ради высокой духовности всегда означает приносить себя в жертву, страдать и мучаться, терпеть скорби, преодолевать соблазны, сатанинские искушения, восстание плоти. И эти очищающие страдания(аскезы), с позиции абиологичных идеалистов, сладостны и более желанны чем самоудовлетворенная праздная и роскошная жизнь тупых буржуев, материалистов, мещан, олигархов, падших грешников и прочих дегенератов, моральных уродов, живущих ради мамоны.

Большинство мировых религий — пусть познания через страдания, поскольку провозглашают самоотрицание животной природы (борьба с плотью, невидимая брань и тд). Поэтому у верующих на 60% проповедь о скорбях и покаяниях, и на 40% догматизация — как хорошо и справедливо будет жить праведникам после смерти в идеальном мире.

Есть ли какая-то идея равноценная Жизни или ценнее? Патриотизм? Коммунизм? Евангелизация Африки? Если такая идея есть то в психиатрии это называется «патологическая доминанта», «идея фикс».

До смерти борись за Истину! А иначе что это за Истина, если за нее нельзя пролить кровь?

Ныне подчас подчеркивают, что явление доминанты первым заметил не А. А. Ухтомский, а в 1881 г. – Н. Е. Введенский, в 1903 г. – И. П. Павлов, в 1906 г. – Ч. Шеррингтон, а сам А. А. Ухтомский – в 1904 или даже в 1911 г. Но дело не в наблюдении и констатации факта, а в формулировании закономерности или принципа и в создании теории. Идея доминанты была изложена А. А. Ухтомским в 1923 г. в работе "Доминанта как рабочий принцип нервных центров". Это было почти сразу после смерти его учителя Н. Е. Введенского (1922 г.), хотя, согласно воспоминаниям А. А. Ухтомского, он стал излагать студентам идею доминанты приблизительно в 1920 – 1921 гг. Впрочем, как мы только что видели, и термин "доминирование" в прямо относящемся сюда смысле, и содержание концепции уходят корнями в наследие Шеррингтона и еще более Введенского. При этом, однако, сам А. А. Ухтомский долгое время преувеличивал расхождение своей концепции со взглядами учителя, т.е. Н. Е. Введенского, как и с направлением И. П. Павлова. Лишь потом его озарило сознание, что его учение о доминанте поистине вытекает из представлений Введенского, в том числе о пессимуме, парабиозе и истериозисе. И еще позже убедился он, что многое в его принципе доминанты гармонически сочетается и рационально размежевывается с павловскими условными рефлексами. Впрочем, как увидим, в вопросе о торможении осталось глубокое расхождение.

На рецепторные поля организма, на его рецепторы внешней среды (экстерорецепторы) и своей собственной внутренней среды (интерорецепторы, а также рецепторы собственных движений – проприорецепторы) воздействует в каждый данный момент великое множество разных раздражающих агентов. Ведь среда постоянно меняется то медленно, то быстро, мало того, бодрствующий организм сам ускоряет и разнообразит смену принимаемых раздражений своей неугомонной активностью, движениями, "подставляясь" под новые и новые агенты. Физиолог должен примирить это с тем фактом, что в каждый момент наблюдается в общем один какой-то ответ, одна деятельность или даже одно движение, а не великое множество условных и безусловных рефлексов по числу атакующих раздражении. Рефлексы бы сталкивались между собой и в полном смысле взорвали бы организм в первый же миг его существования. Отсюда вслед за Шеррингтоном мысль А. А. Ухтомского: "Все разнообразнее и обильнее сказывающаяся взаимная зависимость между объемом рецепции животного и его образом поведения не допускает более старого представления об организме как о пачке независимых друг от друга рефлекторных дуг". Нет, оказывается, рефлексы работают под лозунгом "все за одного, один за всех".

А. А. Ухтомский в работе "Парабиоз и доминанта" пояснил это с помощью терминов и образов, заимствованных из технической механики. Во всякой полносвязной системе, в том числе в машине, составляющие ее твердые тела части, детали так сочленены между собой, что оказываются исключенными все движения, кроме одного. В направлении этой единственной оставшейся "степени свободы" разряжается приложенная энергия и совершается работа. В технических механизмах сама форма соприкасающихся поверхностей тормозит движения во всех других направлениях, кроме одного. Но в организмах полносвязность скелетно-мышечных систем обеспечивается отнюдь не формой поверхностей твердых тел, нет, здесь преобладают сочленения о двух или даже о трех степенях свободы. Кисть руки относительно туловища обладает семью степенями свободы, т.е. практически ее перемещения относительно туловища ограничены только длиной костей, в основном она как бы не имеет связи с ним. По подсчету О. Фишера, учитывая возможные перемещения между корпусом, головой и конечностями, мы находим в нашем теле не менее 107 степеней свободы. И это не считая движений лица и движений внутри корпуса. В скелете же, освобожденном от мягких частей, число возможных перемещений еще больше.

Это значит, продолжает Ухтомский, что тело и скелет не представляют собой механизма: ведь механизм характеризуется одной степенью свободы, т.е. сохранением возможности лишь для одного движения (или немногих) при исключении, иначе -торможении множества других движений. Значит, в живом теле потенциально заключено очень много механизмов. Всякий отдельный сустав тела способен образовать столько механизмов, сколько в нем степеней свободы, но он не образует ни одного из этих механизмов, пока все степени свободы открыты одинаково. Благодаря тому, по словам А. А. Ухтомского, что механизмы в живом теле осуществляются не раз навсегда пригнанной формой сочленений (как в технических механизмах), но подвижным распределением мышечных тяг и сопротивлений, приобретается то замечательное обстоятельство, что живое тело представляет собой не единую, раз навсегда определенную машину, но множество переменных машин, которые могут калейдоскопически сменять друг друга, используя одни и те же сочленения и лишь градуируя иннервацию работающих мышц. Тело представляет собой множество сменяющих друг друга машин, своевременно и пластически приспосабливающих его к условиям момента, однако лишь если в каждый отдельный момент имеется одна определенная степень свободы и энергия направляется на выполнение одной очередной работы. Это значит, что все остальные должны быть в этот момент исключены, устранены, заторможены.

Следовательно, половина дела или даже наибольшая половина – торможение. Уже даже в простейших технических приборах, говорит Ухтомский, осуществление механизма предполагает устранение (торможение) множества возможных перемещений ради сохранения немногих или одного. Тем более в теле животного механизмы осуществляются настолько, насколько устраняются (тормозятся) множества движений ради использования немногих степеней свободы или, еще лучше, одной степени свободы.

Здесь мысль А. А. Ухтомского достигает кульминационной точки, критического рубежа. Не вытекает ли из этого рассуждения, что физиолог должен обратить главное внимание на это количественно господствующее явление, торможение, и допустить, что оно поглощает подавляющую массу рабочей энергии организма? Но А. А. Ухтомский отказывается от этого логичного шага. Он пишет: "В нашем теле исключение движений, необходимое для образования механизмов, достигается, как мы видели, активным вмешательством мышц, и уже это делает тем более очевидным, что формирование полносвязных систем в нашем теле само по себе требует затраты энергии на работу торможения рядом с энергией, идущей, собственно, на рабочий эффект очередного механизма. И здесь также может быть речь лишь о том, чтобы формирование механизмов было по возможности экономнее в том смысле, чтобы устранение движений обходилось как можно дешевле, а наибольшая часть разряжающейся энергии шла на динамический эффект".

Вот тут и возникает возражение. Откуда вытекает этот принцип экономии, почему торможение должно обходиться "дешевле"? Вся предшествовавшая логика могла привести к обратному предположению: раз надо затормозить n степеней свободы и оставить одну, значит, и расход энергии мог бы относиться как n :1, а может быть, и как nх :1, если допустить, что энергетический коэффициент торможения вообще в х раз больше динамического эффекта. Даже в этом последнем допущении нет ничего биологически абсурдного, ибо, как показал автор, затрата эта все равно вкладывается в формирование данного биологически необходимого механизма и в обеспечение его эффекта, а не идет на какие-то побочные цели. А. А. Ухтомский исходит из недоказанного постулата экономии затрат на предпосылку действия, тогда как сомнительно вообще высчитывать, что дороже, что дешевле, если все идет в общее дело. А. А. Ухтомский критикует физиолога А. Хилла за его расчеты, из которых необходимо следовал вывод, что "мышца, играющая роль всего лишь задержки, т.е. использующая свой механический потенциал для "статической работы", действует с громадным перерасходом энергии...". Это представляется ему невозможным. В другой работе – "Доминанта как рабочий принцип нервных центров" – сам А. А. Ухтомский подошел было к гипотезе, что, может быть, на совокупность центров, подлежащих сейчас торможению, падают импульсы не такие, какие нужны для положительной работы тех же центров, а именно для торможения падают усиленные или учащенные импульсы, а для положительной работы – редкие и умеренные. Однако он отверг эту гипотезу (хоть она в немалой мере соответствовала бы нейрофизиологическим представлениям Н. Е. Введенского) с той же "экономической" мотивировкой: предположить это, пишет он, "значило бы допустить, что работа нервного механизма рассчитана на невероятно расточительную трату энергии". Какой недостаточный аргумент! Сколько фактов свидетельствует о расточительности живой природы. Здесь сравнение с технической механикой твердых тел завело слишком далеко.

А. А. Ухтомский как бы чувствовал зыбкость почвы в этом вопросе, снова и снова возвращался к нему. Однажды он попробовал разграничить расходы энергии на проводящих нервных путях и в исполнительных мышечных органах. Он готов уже допустить, что торможение на проводящих путях обходится дороже, чем проведение возбуждения, но утверждает, что для общего энергетического баланса это малосущественно, ибо подавляющая часть энергии расходуется на рабочие, исполнительные органы. "Энергетическое хозяйство организма в целом заинтересовано преимущественно в экономном расходовании потенциалов станций назначения мышц. По-видимому, некоторая неэкономность работы допускается в нервной сети ради того, чтобы оградить мускулатуру от неэкономной траты". Все это имеет характер не эмпирический, а априорный: ведь никто еще не отделил настолько работу, выполняемую нервными окончаниями в мышце, от работы мышцы.

Так определился выбор направления мысли А. А. Ухтомского. Хотя положительную работу и сопряженное с нею торможение всех ненужных в данное время рабочих возможностей организма он всегда рассматривал как две половины принципа доминанты, две равноправные стороны единого акта и хотя вторую половину, торможение, он рассматривал не как бездействие, а как специфическую и очень важную работу, на деле он уделял главное внимание первой половине. Сопряженное торможение осталось в системе А. А. Ухтомского на заднем плане. Однако изредка в его словах звучит предвидение, что будущая наука переменит это соотношение. Так, из одной его неопубликованной работы Ю. М. Уфлянд цитирует такие вещие слова: "Будущее более конкретное и содержательное понимание доминанты и ее законов будет почерпнуто более всего именно из познания тех изменений, которые ею вносятся в течение прочих реакций в теле". Это будущее еще только наступает.

Каково же наличное "менее конкретное и содержательное" понимание доминанты и ее законов?

А. А. Ухтомский нашел удивительно глубокое и простое физиологическое построение. Мозговой очаг единственной степени свободы, открывающейся в данный момент, сам и тормозит все остальные степени свободы, так как оттягивает на себя от соответствующих центров направляющееся к ним нервное возбуждение. Вот почему все поступающие раздражения, которые должны были бы вызывать одновременно множество всяческих рефлексов, не взрывают организм, а содействуют эффекту одной рефлекторной дуги, в данный момент господствующей, доминирующей, т.е. экспроприирующей все прочие возможные. Почему доминирует именно она? Это подготавливается предшествующей "историей" данных нервных центров, например накоплением интероцептивных или гормональных, химических сигналов о готовности какого-то биологического акта, о его неотложности; в условиях эксперимента доминанта может быть подготовлена прямым воздействием слабого электрического тока или, скажем, стрихнина на нервные центры. Доминантная группа нервных центров (в большинстве случаев неправильно говорить об одном центре: выражения центр или очаг доминанты служат лишь условным сокращением для обозначения "констелляции" взаимосвязанных в данный момент систем на всех этажах -корковом, подкорковом, в автономной и симпатической нервной организации, в механизме гуморальной регуляции) характеризуется: 1) высокой возбудимостью, 2) способностью стойко удерживать свое возбуждение, 3) суммировать в себе возбуждение от вновь и вновь приходящих нервных импульсов. А. А. Ухтомский придавал большое значение четвертому признаку – инертности этих свойств в доминирующей группе нервных центров: доминанта "настаивает на своем". Доминанта – явление более или менее длительное, поэтому школа А. А. Ухтомского в быстро преходящих рефлексах не усматривает состояния доминанты. Но доминанта всегда временна. Ее купирует либо полное завершение биологического акта, либо прекращение по другим причинам ее подкрепления адекватным раздражителем, либо подавляющая ее конкуренция со стороны подготовившейся (или подготовленной экспериментатором) более мощной группы центров. К еще одной причине торможения доминанты мы вернемся ниже.

В качестве наиболее наглядных примеров доминанты физиологи обычно указывают на такие акты, сложные рефлексы, которые от начала до завершения требуют известного промежутка времени. Таковы дефекация, мочеиспускание, еда, родовой акт, половой акт. Пока совершается такой цепной рефлекс, животное как бы приковано им, оно слабо реагирует или вовсе не реагирует обычными рефлексами на изменения внешней обстановки. А. А. Ухтомский любил повторять, что он впервые обнаружил явление, позже названное доминантой, когда приготовленная для лекционной демонстрации кошка на раздражение двигательных центров вместо ожидаемого двигательного рефлекса ответила рефлексом дефекации. То же самое установил он на акте глотания. Раздражения, которые по своей природе должны были бы вызывать строго определенный рефлекс, лишь усиливают протекающий в это время или подготовленный совсем иной рефлекс, тогда как нормально вызываемый ими рефлекс даже вовсе не возникает. В качестве классического примера приводят также опыт Ю. М. Уфлянда: у лягушки-самца весной очень сильна доминанта "обнимательного рефлекса", служащего для удерживания самки передними лапками, и тогда электрическое раздражение задних лапок вызывает не обычное отдергивание их, но только усиление этого обхватывающего движения передних конечностей.

Однако А. А. Ухтомский трактовал доминанту не как сумму примеров, а как универсальный принцип работы нервных центров, иначе говоря, как общий закон межцентральных отношений в живом организме. Надо заметить, что для такого широчайшего обобщения в немалой мере служили ему наблюдения над психической жизнью человека. Мы встречаем у него много примеров из классической художественной литературы, обобщений опыта, педагогических и психологических знаний. Установка личности, внимание, абстракция, идеал, настроение – все это призвано иллюстрировать принцип доминанты. И. П. Павлов не столь легко переносил на человека обобщения, сделанные на животных. Конечно, они оба исходили из замысла И. М. Сеченова найти общие для хладнокровных и теплокровных, для животных и человека, для бессознательного и сознательного в поведении человека физиологические механизмы. Но насколько И. П. Павлов с осторожностью на деле избегал человека, а если уж занимался им то предпочтительно больным, т.е. человеком в его регрессии и диссоциации, настолько А. А. Ухтомский свободно и охотно переходил от физиологии животных к высшим духовным действиям и свойствам людей. Впрочем он отличался от И. П. Павлова и столь же прямым ходом (вслед за Н. Е. Введенским) от цельного организма животного к изолированному нерву, к отдельному волокну нервной системы. Вовлекает он в поле зрения и одноклеточных.

В широком смысле принципу доминанты подчиняются и рефлексы спинного мозга, и рефлексы мозгового ствола и условные рефлексы, и процессы ассоциации, и те интегральные образы, в которых человек воспринимает окружающую среду. На всех уровнях А. А. Ухтомский обосновывал теорию доминанты как общего принципа нервной деятельности, не менее важного, чем сам принцип рефлекса. Но в теории доминанты при всей ее научной привлекательности есть роковое неустранимое слабое место.

Доминанта суммирует в себе возбуждения от разнообразных приходящих импульсов. Она останавливает все деятельности, какие возможно, без нарушения неотложных жизненных функций, чтобы самой овладевать возбуждающей их энергией, она накапливает в себе возбуждение, идущее в центральную нервную систему со всех рецептивных точек периферии. Бесконечно ли, неограниченно ли число этих нервных возбуждений, которые доминанта может в себе суммировать? Логика требовала бы положительного ответа. Но действительность решительно опровергает это.

Идея суммирования возбуждения восходит к представлениям об "общем пути" и "общем конечном пути", разработанным Ч. Шеррингтоном. Тут есть и анатомическая сторона – слияние разных периферических импульсов на ограниченных центральных проводящих путях и на тесных конечных эффекторных путях, но есть и чисто функциональная – общая природа нервных волн, или импульсов, делает возможным их объединение и скопление. Н. Е. Введенский рассмотрел все это пристальнее и выдвинул представление о пессимуме – такой силе и частоте раздражении, которая превращает возбуждение нерва или нервного центра в торможение. На базе такого состояния нервного субстрата возникает функциональное явление парабиоза: стойкого, неколеблющегося возбуждения, когда ткань утрачивает проводимость, следовательно, приобретает признаки торможения.

Но ведь тем самым доминанта, стойко суммируя возбуждения, должна оказаться вовсе не действенным созвездием центров, а, напротив, наиболее глубоко заторможенным. Как ученик Н. Е. Введенского, А. А. Ухтомский не мог не усмотреть этой неумолимой логики, этого грозного препятствия, возникающего на пути его представления о доминанте. Приведу два отрывка из его работ "Парабиоз и доминанта" и "Доминанта как фактор поведения".

"До сих пор мы говорили о торможениях, сопряженных с течением доминанты, одновременных с возбуждениями в доминирующем центре. Надо сказать о торможении, предостерегающем (подстерегающем. – Б.П .) доминанту на ее собственном пути развития. Все изложенное... о парабиозе приучило читателя к мысли, что суммирование и накопление возбуждения в физиологическом приборе носит в себе уже все элементы к тому, чтобы в следующий за тем момент времени в том же приборе наступило торможение. Нет необходимости в том, чтобы на доминантном пути произошел конфликт возбуждений с возбуждениями, привходящими со стороны других путей. На своем собственном пути возбуждения, доведенные до кульминации, приведут к торможению под влиянием тех же самых факторов, которые перед тем производили суммирование. Чуть-чуть учащенные или усиленные волны при одном и том же функциональном состоянии центрального прибора переведут его возбуждение в торможение. И при одних и тех же частотах и силах приходящих волн малейшее изменение в состоянии функциональной подвижности прибора переведет его былую экзальтацию в торможение. Нужна весьма тонкая регуляция силы и последовательности возбуждающих импульсов, с одной стороны, и функционального состояния прибора – с другой, если хотят поддерживать определенную доминанту и определенную направленность действия в механизме на одной и той же высоте. Иначе доминанта как известная односторонность действия сама в себе носит свой конец".

В другой раз – о том же самом. "Для нашей лаборатории процесс возбуждения самым интимным и непосредственным образом связан с процессом торможения, т. е. один и тот же рефлекс, протекающий на наших глазах при тех же раздражениях, только несколько учащенных или усиленных, а также при изменившихся условиях лабильности в центрах, может перейти в явления тормоза в этих же самых центрах. Это то, что носит название "физиологического пессимума", исходя из которого Введенский развивал теорию парабиоза. С этой точки зрения нужно ожидать, что возбуждение в доминантном очаге, перешагнув через известный максимум, тем самым предопределено перейти в свою противоположность, т.е. затормозиться. Значит, если вы хотите поддерживать определенный вектор поведения, определенную деятельность. на одной и той же степени, вы должны все время в высшей степени тонко учитывать изменяющуюся конъюнктуру в раздражителях и в центрах, степень возбудимости доминирующего центра, отношение ее к возбудимости соседних центров, отсюда возможность или невозможность выявления доминантных очагов и, соответственно с этим, рассчитывать частоты и силы тех раздражении, которые продолжают вноситься в центры. Если вы хотите поддерживать один и тот же вектор на одной и той же высоте, нужно все время, я бы выразился, воспитывать данную доминанту, тщательным образом обихаживать ее, следить за тем, чтобы она не перевозбуждалась, не перешагнула известной величины, а все время соответствовала бы текущим условиям в центрах, с одной стороны, и в окружающей обстановке – с другой".

Как видим, в поисках выхода из получающегося тупика Ухтомский переносит вопрос в практическую, воспитательную плоскость: "если вы хотите", как искусственно поддерживать доминанту. Здесь физиолог, изучающий саморегуляцию организма животных, перевоплощается в некоего тренера. Вероятно, он имеет в виду даже преимущественно воспитание доминанты у человека. Но нам интересна сама физиологическая констатация: доминанте неминуемо грозит гибель от притока дальнейших возбуждений, а так как она сама и привлекает их, значит, ей "предопределено" самозатормозиться – она "сама носит в себе свой конец". Где же этот рубеж? Ответы А. А. Ухтомского не содержат определенности: "перешагнув через известный максимум", "не перешагнула известной величины", "чуть-чуть". Вводится обязывающее понятие "кульминация" возбуждений, необходимо приводящая к торможению. Отсюда следует сделать вывод, что доминанта налицо только на нижележащем уровне, до кульминации, т.е. когда отнюдь не все возбуждения, идущие от чувствующих нервных окончаний, суммируются в одном центре.

Не противоречит ли это самой схеме доминанты? Остается ведь единственно возможное умозаключение, что, если доминанта полностью удовлетворяет своему определению, возбуждение предопределено перейти в свою противоположность, в торможение, а доминанта – исчезнуть.

А. А. Ухтомский приложил огромные усилия мысли, спасая свою идею доминанты от этого замкнутого круга. Тут надо отметить не только вот эту попытку соскользнуть на почву нестрогих рекомендаций воспитателю доминанты, не идущих к объективному анализу самого биологического механизма. Отступление с боями от универсальности доминанты можно подметить и по важным другим направлениям.

Это, в частности, введение понятия созревания или формирования доминанты. Мы с удивлением узнаем, что доминанта, собственно, является доминантой не когда она сформировалась, а лишь пока она формируется, не когда созрела, а пока созревает. Только поначалу, только в ранней стадии формирования доминанта как очаг, вернее, констелляция центров повышенного возбуждения первая отвечает на диффузную иррадиацию всяческих импульсов возбуждения, захватывает их. Только на этом этапе начального генерализованного возбуждения происходит рекрутирование избыточных, не необходимых, ненужных импульсов и групп нервных клеток доминантной констелляцией центров. Тут доминанта "настаивает на своем", но в следующий же момент своей жизни" (дабы не перевозбудиться и не впасть в парабиоз и торможение) она переходит к выключению ненужных участников, переходит от диффузной отзывчивости на любой раздражитель к избирательному реагированию только на адекватные раздражения, создавшие ее. Это, оказывается, и есть созревание доминанты. Теперь, когда она созрела, "из множества. новых, "не идущих к делу" подкрепляющих впечатлений... происходит подбор и отметка "пригодного", "нужного", "имеющего непосредственную связь"".

Но тем самым возрождается исходный вопрос: а куда направляются "ненужные" раздражения? Почему надо было иллюстрировать принцип доминанты примерами с дефекацией и глотанием, если они вовсе не характеризуют механизм созревшей, сложившейся доминанты, а лишь созревающей и складывающейся? Наконец, чем же такой механизм отличается от механизма, исследованного И. П. Павловым, где, с активными в настоящий момент центрами, например пищевыми, после преодоления начальной иррадиации возбуждающих факторов нормально вступают в связь только адекватные, "идущие к делу" раздражения?

Вот другое направление отступления от универсальности доминанты. В заключении к работе "Парабиоз и доминанта" Ухтомский предлагает схему, где он допускает три разных принципа, расположив их по степени удаления от уровня покоя организма в зависимости от силы раздражения. Вблизи оси покоя, т.е. при слабейших раздражениях, действует принцип Икскюля: возбуждение направляется к наиболее покоящемуся центру. Это реакции, противоположные принципу доминанты. Вдали от оси покоя, т.е. при сильнейших раздражениях, действуют реакции по принципу Геринга – Брейера: возбуждение, "близкое к кульминации", раздражениями не увеличивается, а, напротив, останавливается и переводится в обратные, противоположные реакции. Этот принцип опять-таки противоречит принципу доминанты. И только между обеими крайностями лежит зона, где принцип доминанты Ухтомского выполняется. Это развитие возбуждения, на полном ходу реакции, когда оно направляется к центру, в данный момент наиболее деятельному, т.е. когда раздражения подкрепляют имеющуюся реакцию. Широка ли эта средняя зона, не очень близкая к оси покоя и не очень удаленная от нее? Автор не разъясняет этого, но логика вещей заставляет считать, что она узка сравнительно с обеими другими.

Таким образом, область действия принципа доминанты и этим рассуждением крайне ограничивается. Может показаться, что в этом случае нет отступления именно перед неизбежностью для доминанты "перейти в свою противоположность, т.е. затормозиться". Но на деле, как станет очевидно ниже, именно этот самый призрак воплощен здесь в принципе Геринга – Брейера. Возбуждение, приближающееся к кульминации, несет смерть доминанте, хотя ее природа как раз побуждает ее идти к кульминации.

Еще одна линия обороны: Ухтомскому представлялось, что он спасет доминанту от этого неминуемого самоубийства, если строго разделит понятия "сила (степень) возбуждения" и "накопление (суммирование) возбуждения". Вот характерные отрывки на эту тему из работы "О состоянии возбуждения в доминанте " (1926 г.).

"Здесь я в особенности подчеркну значение третьего пункта в предотвращение неосторожного приписывания доминанте "сильного", а тем более "чрезмерно сильного" возбуждения. Отнюдь не в том дело, чтобы возбуждение в центре было заранее велико, ибо, если оно заранее велико, это может вредить образованию в нем доминанты в силу указания Введенского, что возбуждение, близкое к кульминации, легко переводится в pessimum добавочными раздражениями, и тогда доминанта не будет образовываться, а будет, напротив, гаситься новыми доносящимися до нее импульсами. Дело именно в том, чтобы за время самого действия дальней иррадиации центр оказывал способность (? – Б.П .) усиливать по ее поводу свое возбуждение, копить и суммировать его".

"Со своей стороны я всегда остерегался от приписывания доминанте сильного возбуждения и, надеюсь, нигде не дал повода для этого. Повод мог дать М. И. Виноградов (ученик Ухтомского. – Б.П .), который вопреки моим предупреждениям говорил о доминанте как о сильном возбуждении. Когда он писал свою работу, я говорил ему, что доминанта утеряла бы для меня весь интерес, если бы дело сводилось к элементарной разнице в силе "субдоминантных" и "доминантных" возбуждений; и я предупреждал также, что, не допуская со своей стороны лабораторного деспотизма, я оставляю за собою протест в печати".

"Подчеркиваю, что не сила возбуждения в центре в момент доносящегося к нему случайного импульса, а именно способность (? – Б.П .) усиливать (копить) свое возбуждение по поводу случайного импульса – вот что делает центр доминантным".

Вдумаемся в эти настойчивые разъяснения. Их направляет все тот же грозный призрак: угашение доминанты, торможение, подстерегающие ее, как только возбуждение в этом доминантном центре обретет силу, достигнет высокой степени. Вот этой угрозы и не охватывал взгляд М. И. Виноградова. Поскольку его прямой темой было лишь образование доминанты, а не состояние и развитие доминанты, профессор был прав, указывая, что в этот момент – "заранее", т.е. в момент возникновения доминанты, – дело не в сильном возбуждении центра, а я" некоей (не объясняемой им далее) "способности" усиливать (копить) свое возбуждение. Да, в этой начальной фазе доминантный центр проявляет своего рода "голод", "ненасытность" к разнообразнейшим, идущим оттуда и отсюда раздражениям. Однако это различение лишь возвращает нас к уже рассмотренной логической трудности: в созревшей, сформировавшейся доминанте налицо все-таки не только способность центра усиливать (копить) свое возбуждение, но тем самым налицо усилившееся, усиленное возбуждение, а вместе с ним и неминуемо наступающее превращение возбуждения в торможение.

Никуда не скрыться от этой трагической перспективы – от неумолимой внутренней логики принципа доминанты. А. А. Ухтомский все время пытался отбиться и укрыться от нее. Это отчасти относится и к трактовке им понятия парабиоз. Вот любопытное примечание от редакции при посмертной публикации нескольких его статей: "В некоторых статьях, относящихся к 30-м годам, А. А. Ухтомский дал повод к распространению представлении о парабиозе как о состоянии "чрезмерного возбуждения" или "перевозбуждения". В последние годы своей жизни он настойчиво боролся с таким представлением, усматривая вместе с Введенским в парабиозе состояние своеобразного возбуждения – местного, стойкого и неколебательного характера". Разумеется, это разграничение вполне оправданно, но остается впечатление, что в слишком настойчивом противопоставлении количественного критерия возбуждения его данному качественному своеобразию отдаленно проявляется стремление избавиться все от той же дилеммы: ведь "перевозбуждение", влекущее в парабиоз, это и есть роковое предопределение доминанты.

Учтя все сделанные ограничения, мы видим, что доминанта утратила свою универсальность, напротив, шаг за шагом сводится все к более узкому диапазону явлений. Перед этой очевидностью крупнейший представитель школы А. А. Ухтомского профессор Н. В. Голиков вынужден настаивать на различении двух разных понятий: "принципа доминанты" (всеобщих доминантных закономерностей в работе нервных центров) и "состояния доминанты". Первому понятию он готов придать самый универсальный характер, "любой условный и безусловный рефлекс подчиняется закономерности доминанты", но это нечто трудно отличимое от начальной иррадиации и последующей концентрации по И. П. Павлову, а состояние доминанты – узкая, отчетливо наблюдаемая группа явлений: это такая рефлекторная реакция, которая обладает инерционностью, персистирует (настаивает), т.е. является известное время текущим рефлексом, определяющим поведение организма на более или менее длительный срок. Доминанта на деле свелась к обязательному наличию четвертого признака -инертности, признака довольно специфического, представляющего скорее отклонение от нормы, чем норму. Раз так, не ближе ли к истине был Н. Е. Введенский, назвавший нечто подобное истериозисом и видевший в нем именно аномальное состояние в нервных путях?

И все же весь наш анализ имеет целью не критику теории доминанты, а, наоборот, подготовку предложений, которые сняли бы указанные трудности.

В основе учения А. А. Ухтомского лежат логически безупречные выводы и задачи, но это учение, как показано выше, содержит в своем нынешнем виде отрицание себя, следовательно, требует какого-то дальнейшего развития.

Один из самых близких учеников А. А. Ухтомского, профессор Э. Ш. Айрапетьянц, к 90-летию со дня рождения учителя написал его научный портрет. Там есть, между прочим, такое сопоставление с другими великими русскими физиологами: "Можно допустить следующую постановку вопроса: были ли бы физиологами такого взлета теоретической мысли И. П. Павлов и Н. Е. Введенский, если бы они не имели бы физиологической лаборатории, не ставили бы ежедневно опыты, не имели собственных экспериментальных рук, не участвовали бы в опытах своих сотрудников? Конечно, нет! Был ли бы тем, чем есть, академик А. А. Ухтомский, если по тем или иным обстоятельствам он не имел возможности длительно, годами посещать лабораторию и не то что самому не ставить, но и не видеть течение опытов? Безусловно, да. А где обобщать факты – в Рыбинске или на 16-й линии, по кривым и протоколам своих и чужих сотрудников, – профессору Ухтомскому было совершенно все равно".

Дело в том, что физиология нервной системы и нервной деятельности – это не только отрасль знания, естествознания, это способ мышления, способ детерминистического подхода к явлениям жизни и психики. Следовательно, это либо добывание новых фактов для переосмысления прежде известной совокупности, либо подход с новой позиции к уже выявленным фактам, в обоих случаях это прежде всего особый способ мышления – строго естественнонаучный с дальним прицелом на психику человека.

Две идеи привели А. А. Ухтомского к конструированию теории доминанты.

Первая идея. "Старая физиология разложила центральную нервную систему на множество отдельных рефлекторных дуг и изучала каждую из них в отдельности. Перед нею стояла задача, как из этого множества механизмов может слагаться для каждого отдельного момента единство действия. Не отвлеченное единство, а всегда вновь и вновь интегрирующееся объединенное действие около определенного вектора". "Из механического представления о рефлексе не построить координированного целого нервной системы: координацию не удается понять как вторичный продукт механической работы: фактически координация дана уже в самом элементарном из рефлексов как след его работы в целом... Было бы крайне неправильно из выделенной частности пытаться строить целое. Напротив, частность приобретает смысл лишь постольку, поскольку мы откроем ее роль... в целом, которая координирует ее с подобными же другими частностями".

Это обновление идеи рефлекторной дуги означало, что отныне мы будем считать средней частью дуги не те или иные центры мозга, а мозг как таковой, мозг в целом. Мало сказать, что всякий очаг возбуждения теперь мыслится как синхронная и ритмически самонастроенная активность целой совокупности весьма разнообразных центров, расположенных на разных этажах нервной системы – в спинном мозгу, в нижних, средних, высших отделах головного мозга, в автономной системе (констелляция центров). Главное, что это возбуждение, раз только оно налично или подготовлено, подкрепляется всевозможными поводами и впечатлениями, "не идущими к делу", "случайными", т.е. по старой физиологической теории принадлежащими к совсем другим рефлекторным дугам. Доклад "Доминанта как фактор поведения" (1927 г.) Ухтомский начал превосходным противопоставлением старому представлению о центральной нервной системе как агрегате громадного количества достаточно постоянных в своем нормальном функционировании рефлекторных дуг нового представления, которое не видит ничего ненормального в том, что на деле, в эксперименте, вызывая какую-либо рефлекторную дугу, мы наблюдаем весьма разнообразные эффекты, далеко не постоянные и иногда даже прямо противоположные тем, какие мы спервоначала от них ожидаем. В традиционных школах, в частности в английской, возникло учение о рефлекторных "извращениях", и тема эта чрезвычайно оживленно разрабатывается, так как отклонения функционирования рефлекторных дуг от того, "что им по штату полагается", отклонения, доходящие даже до противоположности, расцениваются как интересные исключения, аномалии, извращения по отношению к норме для каждой рефлекторной дуги, рассматриваемой как основное явление, как постоянно функционирующий аппарат. "Та школа, к которой я принадлежу, – писал А. А. Ухтомский, – школа профессора Введенского, отнюдь не смотрит на извращения эффекта на одном и том же физиологическом субстрате как на нечто исключительное и анормальное. Она считает их общим правилом...". Еще бы, где бы ни начиналась рефлекторная дуга, она в средней части имеет дело с состоянием целого мозга, которое и направляет ее дальнейшее развертывание, ее заключительную часть. По крайней мере так дело представляется для начальной стадии формирования доминанты. Мы уже знаем, что в дальнейшем ее формировании приходится допустить либо ее угашение от избыточного притока раздражении, либо вступление в действие отсева "не идущих к делу" раздражении, что лишает содержания все сказанное выше, ибо возвращает нас к биологически "нормальной", "правильной" рефлекторной дуге.

Вторая идея. "Как может осуществиться такое единство реакции? Для этого нужно, чтобы множество других реакций было заторможено, а открыт был путь лишь для определенной: а) фокус повышенной отзывчивости;

б) сопряженное торможение". "Мы оказываемся... перед совершенно своеобразным сочетанием центральных работ. Достаточно стойкое возбуждение, протекающее в центрах в данный момент, приобретает значение господствующего фактора в работе прочих центров: накапливает в себе возбуждение из самых отдаленных источников, но тормозит способность других центров реагировать на импульсы, имеющие к ним прямое отношение". Сопряженные торможения – это "целая половина" принципа доминанты. "Суммирование... возбуждений в определенном центре сопряжено с торможениями в других центрах". Доминантные изменения – это двойственные реакции: "Нарастающее возбуждение в одном месте и сопряженное торможение в другом месте". "При развитии доминанты посторонние для доминирующего центра импульсы, продолжающие падать на организм, не только не мешают развитию текущей доминанты, но и не пропадают для нее даром: они используются на подкрепление ее и текущей рефлекторной установки, т.е. на вящее стимулирование доминирующей деятельности и на углубление сопряженных торможений в других рефлекторных дугах".

Здесь не случайно вторая ведущая идея А. А. Ухтомского иллюстрируется с помощью подбора его высказываний, цитат. Необходимо ясно показать читателю, что именно великий физиолог сказал, так как дальше придется говорить о том, чего он недосказал, – о недостававшем ему шаге. Вот еще отрывок о той же идее неразрывности двух половин явления доминанты. "Симптомокомплекс доминанты заключается в том, что определенная центральная группа, в данный момент особенно впечатлительная и возбудимая, в первую голову принимает на себя текущие импульсы, но это связано с торможениями в других центральных областях, т.е. с угнетением специфических рефлексов на адекватные раздражители в других центральных областях, и тогда множество данных из среды, которые должны были бы вызвать соответствующие рефлексы, если бы пришли к нам в другое время, остаются теперь без прежнего эффекта, а лишь усиливают текущую доминанту (действуют в руку текущего поведения)". Без понятия сопряженных торможений (А. А. Ухтомский обычно говорит это во множественном числе) нет и принципа доминанты. Не это ли понятие виновно в охарактеризованном выше парадоксе учения о доминанте?

В сообществах большинства животных устанавливается иерархия, вершину которой занимают одна или несколько особей. У приматов, однако, социальная структура зависит от того, ведут ли обезьяны древесный или наземный образ жизни.

У древесных обезьян (например, у наших «двоюродных братьев» - шимпанзе и горилл) социальная структура носит поразительно эгалитарный характер, а наземным видам (например, африканским павианам и азиатским макакам), постоянно сталкивающимся на открытой местности с опасностями, свойственна социальная организация, во главе которой стоит один в высшей степени доминантный самец вместе с несколькими взрослыми самцами, чей социальный ранг чуть ниже *.

*У павианов доминирующий самец устанавливает монополию на нескольких самок, в то время как прочие взрослые самцы имеют лишь по одной самке. Во время перемещения стада в поисках пищи впереди идут молодые взрослые самцы, а более сильные самцы находятся в середине, обеспечивая помощь матерям и детенышам и защищая их. Внешней угрозе противостоят только взрослые самцы, располагаясь полукругом, а более молодые самцы и самки-матери убегают.

Что в связи с этим можно сказать о человеке, который генетически так близок к крупным высшим обезьянам, но предки которого вели в саваннах жизнь, весьма напоминающую жизнь наземных обезьян? Сохранились ли еще следы того далекого прошлого в его образе жизни в обществе? Одержала ли верх его культура над его животной природой?

Чтобы яснее представить себе картину, вначале нужно определить характеристики доминантной личности тех людей, которые пользуются реальной властью.

Доминантное поведение

Такой портрет вожака не так уж сильно отличается от того, как люди обычно представляют себе сильную личность, будь то мужчина или женщина *. У людей, однако, высокий рост и физическая сила далеко не всегда обеспечивают путь наверх в социальной иерархии, хотя иногда и помогают навязать свою волю другим. У людей бесспорное значение имеет взгляд: спокойный взгляд говорит о самообладании; упорный взгляд означает решительность; взгляд пронизывающий и остановившийся на человеке, пытающемся выделиться, может означать оценку или предупреждение, что лучше оставаться на своем месте.

* Достаточно восстановить в памяти образ и установки таких людей, как Де Голль, Индира Ганди, Муссолини, Маргарет Тэтчер, Сталин или Пиночет.

Жесты и телодвижения свидетельствуют о степени внутренней напряженности. Несколько скованная или негнущаяся походка и порывистые или излишние жесты чаще всего связываются с подчиненностью, тогда как расслабленность тела со свободно висящими руками и свободные движения бедер, придающие походке упругость, расцениваются как признаки доминирования*.

* Эта манера особенно подчеркивалась в «вестернах», в которых полная самоуверенности походка вразвалку у «положительных» или «резко отрицательных» героев (даже идущих на верную смерть) неизменно поражает воображение толпы.

Рис. 11.19. Социальная организация некоторых приматов (например, павианов) может дать человеку полезную информацию о механизмах социального поведения его собственного вида.

Как правило, именно доминирующая личность берет в свои руки инициативу в ситуациях, в которых участвуют и другие люди. Часто она чувствует, что вынуждена взять на себя ответственность в полной уверенности, что если не вмешаться, то ничего не получится. Сильная личность задает тон и в собраниях, приспосабливаясь к общему сиюминутному настроению, что позволяет ей играть ту роль, которая ей подобает. Такая личность редко руководствуется заранее спланированным сценарием: она любит импровизировать. Она может позволить себе поздравлять других, ободрять их или хвалить в полной уверенности, что ее комплименты будут оценены. Наконец, она умеет проявлять внимание к слабым.

Хотя, бесспорно, подобные качества (если они не наиграны) действительно присущи многим людям, пользующимся властью, само по себе их наличия еще не достаточно для того, чтобы их обладатель мог автоматически получить власть. Необходимо также, чтобы у него был вкус и склонность к власти, и особенно чтобы достижению власти помогали обстоятельства. Можно даже предполагать, что в человеческом обществе приход человека к власти в большей степени зависит от внешних факторов, чем от качеств личности. В самом деле, можно привести немало примеров вожаков разных групп, которым ни отрывистая жестикуляция, ни низкий рост, ни даже ничем не примечательное поведение не мешали возноситься и удерживаться на вершине иерархии. Многие исследователи пытались выяснить, какие качества свойственны людям, обладающим одновременно и властолюбием, и способностью управлять другими людьми (Christie, 1970; Stagdill, 1974; Kaplowitz, 1976).

Власть и законность

Чаще всего жажда власти сопровождается сильным желанием брать на себя ответственность и выполнять какие-либо задачи. Человеку, стремящемуся к власти, в значительной мере присущи такие качества, как равнодушие в межличностных отношениях, вкус к торгу и большое удовлетворение от возможности манипулировать другими людьми (Christie, Gies, 1970). Претендующий на командование другими людьми умеет сопротивляться социальному давлению; кроме того, он проявляет известную смелость и оригинальность в решении проблем, а также рвение и настойчивость в преследовании целей (Stagdill, 1974).

Эта способность влиять на других людей проявляется однако, лишь в том случае, если члены группы или общества готовы допустить, что кто-то из них получит власть и будет удерживать ее в своих руках. Такая способность вырабатывается в результате длительного процесса социализации, который, подвергая ребенка, подростка, а затем и молодого взрослого человека влиянию семьи, школы, религии и трудового коллектива, узаконивает право некоторых людей управлять другими во имя общего блага.

Однако в масштабе общества и нации власть, основана ли она на законе или на силе, будет оправдана лишь с точки зрения сохранения системы, защищающей интересы определенной части населения, которая считает себя элитой, призванной стоять на страже всеобщего благосостояния. Поэтому маловероятно, чтобы в таких условиях коридоры власти легко смогли занять представители других слоев населения*. Чаще всего их занимает политический класс, сформированный данной системой и более или менее сознательно стремящийся удержаться у власти как можно дольше.

* Достаточно вспомнить, какое незначительное место занимают в политическом руководстве демократических государств женщины, рабочие, негры (в США), иммигранты и т.д.

Чтобы понять, на чем основано лидерство, полезно рассмотреть, каким образом оно устанавливается и функционирует в ограниченных группах, все члены которых преследуют общие цели, но одни оказывают влияние на других, а другие готовы находиться под этим влиянием.

Социопсихологи выделили ряд факторов, от которых зависит то, что у одного человека больше шансов быть выбранным в лидеры группы и оказаться при этом эффективным лидером, чем у другого. Группа ждет от своего вожака, что он сумеет скоординировать ее активность, обеспечит безопасность ее членов и даст им веру в будущее. Поэтому можно думать, что лидером группы в большинстве случаев окажется человек, обладающий качествами, нужными для данной должности, умеющий управлять другими и прежде всего способный удовлетворять потребности группы. Отметим также, что всегда, по-видимому, легче направлять группу в русло четко определенной активности, когда лидерство покоится на законной основе, а цели ясно обозначены.

Различают два типа лидеров. Первый - это тип функционального, компетентного лидера, сосредоточенного на поставленной задаче; именно такой лидер неустанно борется за достижение группой поставленных целей. Второй-тип аффективного, всеми любимого лидера, сконцентрированного на взаимоотношениях между членами группы. Как показали исследования, «функциональный» лидер всегда легче добивается лидирующего положения в очень благоприятных или очень неблагоприятных ситуациях, в то время как «аффективный» лидер легче достигает этого в промежуточных случаях. Кроме того, было установлено,

Что, если в группе примерно равное соотношение полов, функциональным лидером чаще всего становится мужчина, а аффективным - женщина *.

* Это, по-видимому, подтверждают и наблюдения над террористическими группами в западных странах. Идеологическую и объединяющую функцию лидера в них обычно выполняют женщины, в то время как задача организации Действий чаще всего лежит на мужчинах, которые благодаря этому получают и возможность реализовать свою склонность к насилию.

В жизни людей я считаю крайне важным умение осознанно переживать свою жизнь и умение трансформировать своё поведение. Для трансформирования процессов своей жизни необходимо изменить своё восприятие и понимание жизни. У меня получилось однажды кардинально поменять себя. Этому предшествовало несколько лет подготовки, которую я воспринимал как различные попытки менять себя. Изменение себя является ярким переживанием. Мне представляется важным, чтобы люди развивались в области осознавания и изменения себя, трансформации своей жизни.

Если человек умеет трансформировать своё восприятие, то он меняет своё поведения и совершаемые поступки. Изменение поступков приводит к событиям, которые ранее не происходили в жизни этого человека. Мне представляется, что распространение среди людей умений менять свою жизнь приведёт к увеличению добра и любви в нашем обществе.

Многие люди хотят поменять свою жизнь. Большинство только мечтают об этом. Некоторые ищут знания и умения для этого. И лишь единицы реально меняют себя. Очень много литературы и методик представлено на рынке для этих целей, но большинство из них не работают.

Для людей, которые осознали, что их внутренняя психическая структура не подходит для реализации тех мечтаний, которые бродят в их головах, необходимы инструменты для изменений. Им предлагается медитировать или заставлять себя реализовывать новые для себя действия и навыки. По большому счёту все методики заключаются в том, чтобы либо заставлять себя делать что-либо другое, либо в том, чтобы, развлекаясь на посторонние темы, постепенно сделать эти темы доминирующими в своей жизни. Т.е. либо прямо бороться с доминантой, либо обходить доминанту созданием других очагов активности.

Ухтомский в своём учении о доминанте утверждал, что прямое воздействие на доминанту не приводит к её изменению. Его наблюдения за поведением животных свидетельствовали, что давление на доминанту только лишь усиливает её. Однако поведение людей может демонстрировать отличающуюся особенность. Некоторые люди демонстрируют возможности волевого изменения своего поведения. Для этого используется инструмент ценностей в сочетании с опосредованием словами. Ценности показывают желаемое направление изменений, а слова позволяют удерживать переживание будущей цели в доминировании по отношению к переживанию невыполнения привычных действий.

Таким образом, умение изменять свою жизнь сводится к умению удерживать своё поведение либо в антидоминанте напрямую, либо опосредованно делать разные незаметные для доминанты приятные действия в стороне от привычных путей поведения.

Понравилась статья? Поделитесь ей

Распечатать статью